Я бреду по лесу с писарской сумкой на боку.
В лесу затишье. Уже целую ночь и полдня как не слышно выстрелов. Мы почему-то не двигаемся, ждем команды, а финны, как всегда, попрятались в глубине леса.
Мне нужно идти по просеке километра два, и я выйду к штабу батальона, где должен получить почту и передать пакет. Я иду не торопясь, сберегая силы. Торопиться некуда. Все равно война.
В просветах между деревьями, вдали возникает тень, идущая навстречу мне. Я узнаю эту высокую сутулую фигуру. Это наш ротный писарь, которого позавчера перевели в штаб батальона, а меня поставили на его место. Всегда угрюмый и неразговорчивый, он вызывает у меня какую-то смутную симпатию, так как он один из немногих в роте, кто никогда ничем не оскорбил меня, не задел, не насмехался, и я внутренне благодарен ему за его молчаливый нейтралитет.
Мы равняемся, и он останавливается.
– Я хотел вас предостеречь, – говорит он неожиданно и оглядывается.
– От чего?
– Не от чего, а от кого. Кунатов вас ненавидит и сделает все, чтобы вас кончить…
– Как так – кончить?
– Да вот так! Не пройдет и пары суток, как вас убьют или ранят. Он поможет в этом…
– За что?
– Как за что? За то, что вы – еврей!
Я стою, опустив голову. Пачка табаку… За раненым под пули. Все так.
– Я вас удивил?
– В общем, нет… Я только не знал, что это так конкретно.
– Вполне. Считал необходимым вас предупредить. Поберегитесь.
– Поберегитесь! Как?.. А вообще-то спасибо.
Он машет рукой и снова оглядывается.
– А почему вы мне об этом сказали?
– Ненавижу всю эту сволочь! – Он делает шаг в сторону, чтобы идти дальше, но оборачивается и говорит: – Если вы выберетесь из этой мясорубки, что вряд ли, то потом что-нибудь поймете…
Высокий и сутулый, он шагает от меня и теряется в деревьях. Я даже не знаю, как его зовут.
Быть осторожнее… Поберечься… Разве это возможно?
Подтягиваю сумку и топаю дальше…