Филатовский институт, 1963 г.
Одесса — Ленинград
На деревянной лавке больничного коридора перед входом в операционную сидели мужчина с завязанным глазом и женщина. Мальчик лет пяти сидел на коленях женщины, зарывшись лицом в ее серый больничный халат. Он непрерывно плакал, вздрагивая всем своим худеньким телом, и звал мать куда-то, а она слишком часто гладила его по голове, прижимая к себе, и что-то говорила ему, склонив нечесаную голову.
Женщина была молода, но больничная одежда, бледное лицо, синие круги под глазами прибавляли ей лишний десяток лет. Вся она — то сгорбленная, уткнувшаяся в ребенка, то вскидывающаяся при каждом стуке двери операционной — была сплошным комком нервов: мальчик ждал операции глаза.
— Как тебя зовут? — спросил мужчина и, не получив ответа, добавил весело и фальшиво. — Наверное, Коля?
— Миша, ответь! — сказала мать, но мальчик еще глубже воткнулся в нее и заплакал громче.
— Ну, брат, так не годится, — сказал мужчина. — Воешь, как волк. А ты волка видел когда-нибудь?
Мальчик не ответил, а мать повернула лицо к соседу и грустно посмотрела на него: мол, не до разговоров ему.
Но мужчина не отступил. Он хлопнул себя по колену и встал.
— А раз не видел волка, то я тебе его покажу.
Он сходил в свою палату за тетрадкой и карандашом, положил тетрадь на колени и начал рисовать, приговаривая:
— Вот волк из лесу бежит, серый, злой… Уши торчат, глаза горят, а хвост поджал — охотника боится…
— Мишенька, Миша, — позвала мать. — Посмотри, какой волк! И правда, похоже!
Мальчик отвернулся еще больше, засопел сердито и всхлипнул.
— А вот у волка лапы — раз, два, три, четыре… — продолжал напевать мужчина. — Здоровые лапы, с когтями… А зубы — ух, какие!
Мальчик глянул одним глазком, потом отвернулся и снова заплакал.
— Видал, какой волк? — спросила мать, гладя его по голове.
— Плохой, — сказал мальчик между всхлипываниями. — Мама, пойдем назад в палату…
— А вот лиса ему навстречу, — говорил себе под нос мужчина, — бежит. Хитрая, нос черный, хвост длинный, а глаза, как щелочки…
Мальчик повернул голову, взглянул на рисунок и хотел отвернуться, но задержался и посмотрел внимательно.
— Где лиса?
— Вот, — ткнул карандашом мужчина.
— Это не лиса, — со слезами в голосе сказал мальчик. — Это петух. Ну мама, пойдем же отсюда, я не хочу здесь… — И он снова заныл, затосковал, закрыв глаза и прижавшись к матери.
— Петух? — удивился мужчина. — Да, верно, петух! Как это я перепутал? Ну, раз петух есть, теперь давай-ка нарисуем курицу.
Мальчик высунулся из-под материнской шеи и стал следить за карандашом.
— Это не курица! — сказал он сердито. — Это кошка…
— Нет, курица!
— Нет, кошка! Вот и хвост, и уши… Меня не обманешь…
— Вот сейчас будет кошка! — перевернул страницу мужчина, и карандаш быстро забегал по бумаге.
— Это же слон! — громко, на весь коридор, выкрикнул мальчик. — Дядя! Почему ты так плохо рисуешь?
Мужчина рассмеялся, а потом предложил:
— Давай, руку твою нарисую. Клади сюда руку на бумагу, и мы ее — раз, и нарисуем!
Он потянул мальчика за руку, но тот вырвал ее и спрятал за спину.
— Ну, тогда мы мамину нарисуем, — сказал мужчина, взял женщину за руку, положил ладонью вниз на чистый лист бумаги и обвел растопыренную пятерню карандашом.
Женщина сняла руку, и на тетрадном листе остался очерченный контур.
— Вот какая у мамы рука, — устало улыбнулась женщина.
— А теперь положи свою руку — посмотрим, у кого больше: у мамы или у Миши.
Дверь операционной хлопнула, и женщина вздрогнула всем телом, а мальчик установил свою ладошку на бумаге, в центре маминой руки. Мужчина взял карандаш и повел, прижимая к маленьким пальцам.
Мальчик отдернул руку.
— Ты что?
— Щекотно! — сказал мальчик.
— А ты потерпи! — строго сказал мужчина и положил руку мальчика обратно. — Мы же не закончили.
И повел карандаш опять, немного задерживаясь между пальцами, и мальчик снова отдернул руку и засмеялся.
— Что же ты не даешь дяде рисовать? — спросила мать.
— Да он щекотит! — сказал мальчик. Он пересел с материнского колена на лавку ближе к мужчине, протянул руку и сказал:
— Рисуй, но чур не щекотать!
— Да я и не щекотал, это карандаш щекочет, — сказал мужчина, снова принимаясь за дело. — Потерпи немножко, ты же мужчина! Ну вот и готово. Теперь держи карандаш — мою обрисовывай.
— Больные, на уколы! — крикнули из перевязочной.
Мужчина привстал.
— Не уходите! — быстро сказала мать и вцепилась ему в локоть.
Мужчина подумал, присел обратно и положил руку на тетрадку.
Мальчик неумело повел карандаш вокруг большой руки, и рука отдернулась и спряталась за спину.
— Чего же ты, дядя?
— Ох, и щекотно!.. — протянул мужчина.
— Да, а мне не щекотно, думаешь, было? — с обидой сказал мальчик, вскочил с лавки и потянул руку мужчины назад. Он положил ее на место и, придерживая левой рукой, чтобы не вырвалась, стал обводить.
Мужчина, стараясь выдернуть руку, кричал: “Ой, не могу, щекотно!”, а мальчик крепко держал ее, хохотал и обрисовывал толстые пальцы, приговаривая: “Вот, мне не верил? Теперь терпи…”
— Полозов Миша! На операцию! — возвестила закутанная до самых глаз во все белое сестра и взяла мальчика за руку.
Тот, повернув голову в сторону мужчины и улыбаясь, сделал два шага и вдруг понял, куда его ведут, рванулся к матери и закричал громко и надрывно, но сестра ловко подхватила его на руки. Дверь с черной блестящей табличкой “Операционная” захлопнулась.
Крики и плач мальчика слышались за дверью, удаляясь и затихая, а мать, откинувшись на лавке неестественно прямым телом, закрыла лицо сомкнутыми ладонями и застыла. Капли влаги сочились между сжатых пальцев, оставляя темные пятна на сером халате.
— Может, вам воды? — предложил мужчина, но женщина рывком поднялась, наступив на тетрадку с рисунками, и бросилась прочь по коридору на лестничную площадку.
Мужчина поднял тетрадку, машинально разгладил ее, сунул в карман и зашагал по коридору. “Дядя, — подумал он, — почему ты так плохо рисуешь?”
Он дошел до коричневой входной двери и повернулся. До операционной было сорок восемь шагов.