2004
Переписка с Ильей Горенштейном, другом детства, уехавшим в США в 1991 г. В книгу вошло около 100 писем, в которых ярко отражены события бурного постперестроечного десятилетия.
Предисловие
Памяти Ильи Горенштейна
Дружба Горенштейнов-Разумовских началась в самом начале 20-го века, когда наши отцы поступили в Киевский политехнический институт, оказавшись в числе пяти евреев, принятых по пятипроцентной норме. Владимир Соломонович и Самсон Львович родили детей и внуков, на сегодняшний день в обоих кланах уже сорок четыре человека! Судьба раскидала нас по разным континентам, и получилось, что мы дружим в четырех поколениях и в трех странах.
Когда я предложил Илье идею собрать наши письма в совместную книгу, он заявил, что относится к моему плану, как к милой шутке. Переписка продолжалась и доставляла нам взаимное удовольствие не только общим трепом и охватом событий семейного масштаба, но и обменом мнениями по поводу мировых событий, в которых мы крутились, как щепки в водопаде.
В последние годы Илья тяжело болел. Руки отказывали, но он не сдавался и перешел на компьютер, печатая пальцами ног. Последние письма были звуковыми. Бодрым голосом, со свойственными ему въедливой интонацией и неподражаемым юмором Илья рассказывал нам о красотах Испании, об истории передвижения народов, цитировал любимых поэтов, от Пушкина до Губермана.
Летом 2000 г. Горенштейны приехали в Петербург, преодолев долгий путь с пересадками и все трудности, связанные с инвалидной коляской, – желание повидаться с друзьями было сильнее. Илья был весел, задирист, рассказывал анекдоты и тянул водку через трубочку. Мы попрощались.
Письмо из книги
Лев Разумовский – Горенштейнам. С. Петербург. 13 сентября 1996 г.
7 дней августа 1996 г . я провел в Бонне, где замещал уставшего от дел канцлера Коля и одновременно присутствовал на семинаре под эгидой Януша Корчака и под общим лозунгом «От насилия к уважению». В семинаре участвовали психологи, педагоги, социологи от Санкт-Петербургского общества Корчака, немецкая группа, литовская и словацкая. Много было говорильни, версий, теорий, что-то было интересно, что-то скучно; а пока суд да дело, я посмотрел Бонн и Кёльн и нарисовал 12 карикатур (дружеских шаржей) на всех членов нашей группы.
Из германских впечатлений главные два: Кельнский собор – чудо архитектуры и инженерной мысли, а также кормежка. Никогда в жизни я не ел так много, так разнообразно и так бесподобно вкусно! Кельнский собор заслуживает отдельного описания. Кормежка – тоже.
В первый день нас пригласили на обед. В большом светлом зале стояли две конструкции из стекла и стали в форме пирамиды из полок, уставленных едой: около 30 сортов колбас, сыров, салатов и прочих холодных закусок. Набив брюхо закусками, я, к сожалению, уже с трудом мог в должной мере оценить тонкости вкусовых ощущений разнообразных супов. На второе предлагались на выбор тушеная телятина, печеная индейка под яблочным соусом и рыба — копченая, жареная, на пару, а также вегетарианское соте из перцев с кабачками. Закончив трапезу, я с некоторым трудом встал со стула и повернулся спиной к пирамидам. «Лев Самсонович, почему вы игнорируете десерт?» — спросил меня кто-то из моих коллег. Я бросил взгляд через плечо и охнул. В отдельном отсеке зала на десяти столах ярко сверкали фарфоровые блюда с десертом: персики свежие со взбитыми сливками, свежая вишня в желе, фруктовые салаты пяти сортов, орешки кедровые, грецкие, восточные сладости неизвестного наименования, виноград гроздьями, кусочки дыни и арбуза… Моих физических возможностей хватило только на три первых вазочки. Сжевав персики, вишни и не замеченные ранее сливы, я, шатаясь, направился в свою комнату — передохнуть перед ужином.
После семинара в Бонне к нам в Питер приехала в ответ немецкая группа, которую мы 3 дня принимали и потчевали в Петергофе, а потом на 3 дня каждый разобрал к себе по немцу, и они жили в «русских семьях». Нам с Леной досталась довольно симпатичная учительница и одновременно психотерапевтиня — скромная, неглупая и очень довольная моим выбором.
В Петергофе же мы жили в одном из царских, частично отреставрированных дворцов, а питаться ходили в соседнюю столовку. Первый вечер мы кормили немцев сами, а на другое утро отправились на завтрак коллективом. На убогих столах, покрытых клеёнкой второй свежести, нас уже ждал завтрак: масло квадратными пайками на четверых, сыр по два ломтика на каждого, хлеб, чай в облупленных эмалированных чайниках, уже заваренный, желтоватый и полусладкий, а также холодная манная каша, размазанная блином по плоским тарелкам. Ложечек к каше не дали, зато были вилки. Мы уткнулись носами во всё это изобилие, чтобы не смотреть на немцев, а те с интересом стали резать резиноподобные блины ножичками, придерживая вилочками, а потом пробовать русскую экзотику. Экзотика, видимо, пришлась не по вкусу, и бедные немцы, оставив кашу, принялись за бутербродики.
Мы, «поев», бодро встали и направились к выходу, немецкая же группа почему-то осталась сидеть. Кто-то из наших вернулся и поинтересовался: вы мол, что, ребята?
«Мы ждем завтрак», – ответили наивные немцы…