Уже темнеет, когда поезд останавливается на какой-то станции и нам приказывают выходить из вагонов.
– Всем?
– Всем, всем! Выходи, приехали! Муром…
Наконец-то! Весело вываливаемся из нагонов, утаптываем грязный снег у колес.
– Стройся!
Вот и конец странствиям! Начинается армия. Наконец-то будет порядок и дисциплина. И вообще начнется жизнь!
– Шагом марш!
Наш сопровождающий остается у вагонов, а команду принимает на себя незнакомый лейтенант в серой шинели. Золотые погоны непривычно блестят на плечах.
Мы минуем несколько кварталов каменных двухэтажных домов. Проходим площадь и останавливаемся у серого здания.
Пропускной пункт. Открываются ворота, и нас заводят в большое полутемное помещение, какой-то узкий зал на первом этаже.
Шум, гам, выкрики сразу оглушают нас.
Вдоль стен расположены высокие трехэтажные нары – они битком набиты людьми. Плоские лица торчат в полутьме бледными гроздьями из темных четырехугольных проемов нар.
Куда же нас? Здесь же все занято.,.
Мы проходим до конца зала и садимся на пол, теснясь друг к другу, а в помещение входят новые группы. Пришедшие втискиваются, уплотняются вслед за нами. Скоро весь проход уже забит, людской поток все не кончается.
Наконец дверь закрывают. Можно осмотреться.
Со всех сторон нас разглядывают люди, лежащие на нарах. Слышна украинская речь. В одном углу начинается драка – наш парень недоглядел свой сидор, и его утянули на нижние нары.
Украинцы просят у наших табаку, хлеба, сухарика. Наши отругиваются, ближе придвигая к себе мешки. Мне опасаться нечего, мой небольшой черный вещмешок пуст и не привлекает ничьего внимания, но объемистые мешки моих совагонников, как магнитом, тянут обитателей нар.
Мы в распределительной роте. Здесь формируют отдельные соединения, сюда приходят «покупатели» – офицеры из различных частей и родов войск – и набирают себе людей. Распредрота – как бы полуфабрикат, сырье армии, пересыльный пункт, своеобразная мешалка человеческих судеб.
Постепенно мы рассасываемся по помещению и занимаем освободившиеся места на нарах. Все перемешались, рядом со мной ни одного знакомого лица, стоит табачный дым, тускло светит лампочка. Внизу начинают петь украинскую песню. Песня мне незнакома, но поют красиво – на два голоса, мелодично.
Вот и кончился путь из Мантурова. Начинается новый этап. Уложив удобнее вещмешок под голову, засыпаю.
Ночью вся распредрота просыпается oт дикого крика. Человеческие тени рядом со мной лезут на шум к краю нар. Я тоже перегибаюсь через дощатый край и вижу в полутьме две бегающие фигуры.
Рослый детина в форме гоняется за щупленьким парнишкой и бьет его, выкрикивая ругательства, а тот, закрыв голову руками, мечется от него в разные стороны и кричит что-то, плачет.
Сквозь поднявшийся общий гул различаю – парень кричит, что не брал никаких часов, а детина, изрыгая десятиэтажный мат, требует часы и бьет его, бьет наотмашь, беспрерывно и жестоко.
С воем тот увертывается и выбегает в дверь. Преследователь вырывается за ним, за дверью слышен крик часового, потом звуки затихают, но начинается перебранка и грохот в помещении.
Оказывается, что наши парни, устроившиеся на верхних нарах, положили свои мешки под головы и заснули, а украинцы снизу, в промежутке между стеной и нарами, прорезали бритвами несколько мешков и вытащили оттуда почти все содержимое.
Драка. Вопли. Стук падающих тел. Мелькающие тени. Ругань. Хрип… Часовой подает тревогу.
В зал врываются вооруженные винтовками солдаты и пускают в ход приклады. Какой-то офицер долго матерится. Я уже не удивляюсь этому, – наверное, мат – нормальная форма обращения в армии. А как же по-другому с таким народом?..
Остаток ночи мне не спится.
Нас выводят завтракать. Ура! Первый завтрак в армии! Интересно, чем же накормят? До чего же хочется горячего!
Столовая. Ряды грязно-серых столов. Серые скамьи. Нас заводят и усаживают по команде за столы.
Можно вынуть ложку из кармана и ждать. Дежурные солдаты в форме кидают на каждый стол по буханке. Хлеб разрезают на восемь паек, все сидящие за столом внимательно и неотрывно смотрят за режущим. Одна горбушка оказывается толще других, и к ней сразу протягивается несколько рук. Мгновенная стычка, брань, пайки расхватывают, я медленно забираю последнюю. Неужели так – всегда? Дежурные бухают на стол железный бачок с супом и груду серых мисок, после чего начинается главное – раздача супа. Сначала разливается жижа, потом считаются картофелины на дне и раздаются всем поровну. Небольшой кусочек мяса руками выкладывается на стол и режется перочинным ножом на восемь сантиметровых кусочков.
Беру миску в руки – она вызывает омерзение. Сделана она из жести консервных банок, грубо спаяна, неровные края царапают руки, вся она липкая и мокрая. Не моют посуду здесь, что ли?
Вынимаю из кармана носовой платок и, хотя он далеко не первой свежести, тщательно вытираю им миску. Что такое? На меня смотрит весь стол. Кто-то усмехается, кто-то презрительно бросает: «Тилигент!»
До меня доходит: что-то я делаю не так, нельзя быть белой вороной… Подставляю свою миску для супа. От мяса отказываюсь – стол был ужасный, и рук здесь никто не моет.
С первой же ложкой я раскусываю какую-то гадость и выплевываю гнилую картофелину на стол. К ней немедленно протягивается рука, и худой солдат с большим родимым пятном на щеке отправляет ее себе в рот.
Смотрю на него с изумлением и жалостью, а потом не выдерживаю и спрашиваю:
– Слушай, ты откуда?
– Да з Полтавы…
Ну что же, тогда понятно.
– Это ты в оккупации так похудел?
– Ни. В оккупации я хорошо жил. То я в червоной армии так дойшов . Ужо три мисяця кантуюсь…
До меня не сразу доходит, что червоная армия – это Красная Армия, а потом – как обухом по голове!
Что это? При немцах ему, видите ли, было хорошо, а в Красной Армии плохо? Предатель или провокатор?
Смотрю на него во все глаза, а он быстро доедает свой суп и, видя, что я бросил ложку, спрашивает:
– Может, дасышь мне супчику?
Нет. Лучше я вылью, чем дам такому гаду… Но вообще-то он такой с виду простодушный и жалкий… И потом, если здесь всегда так кормят… Нет, не может быть! Это же еще не армия, а распределитель какой-то. Вот в армии, в постоянной части, где нас будут обучать, – там будет все по-другому, и еда будет настоящая. Ведь мы же армия, нас обязаны хорошо кормить – «Все для фронта, все для победы!»
А парень, наверное, провокатор…