Необычный аромат жизни на крестьянском хуторе, чувство полной раскрепощенности и свободы, красота природы и воздух, как мед, – естественно, мы не могли не поделиться всем этим с нашими друзьями.
Приглашая друзей, мы убивали сразу двух зайцев – во-первых, радовались общению с ними, а во-вторых, избегали неприятных незнакомых соседей, оккупировав весь хутор.
Друзья откликнулись. Они появлялись на хуторе в разное время и в разных количествах. Как-то мы подсчитали приезжавших и насчитали, что в один сезон нас навестили более сорока человек!
Самыми желанными и устойчивыми жильцами хутора оказалась семья Оли. Они появились после первого же зова и потом закрепили за собой место на хуторе на целых двенадцать лет. Оля и Аленка, Танина подружка, приехали не с пустыми руками, а с пирогами, утюгами и молодой овчаркой Мартином.
Детская писательница Марина Вехова привезла с собой любопытного мужа, которого ей сосватал отец Мень. Оба они отзывались о нем с глубоким уважением и пиететом и предлагали нам с ним познакомиться. К сожалению, эта встреча не состоялась по ряду причин. Жаль. Знакомство или даже одна встреча с человеком такой активной доброты могла бы на долгие годы обогатить наше мировоззрение и духовную жизнь.
Ленина подруга Вероника Афанасьева, кандидат филологических наук, сотрудник Эрмитажа, шумеролог, поэтесса, переводчик с шумерского (как такой маленькой женщине удавалось носить столько титулов, ума не приложу!) привезла с собой очаровательную кареглазую дочь восьми лет от роду. Эта трогательная пара изъяснялась между собой на очень странном, с моей точки зрения, птичьем языке. Например: вместо того чтобы сказать «Маша, хочешь молока (или творога)?», Вероника говорила: «Маша! Не хочешь ли ты отведать некоторые молочные продукты, находящиеся в данный момент в изобилии на столе?»
Впрочем, некоторые филологические странности щедро компенсировались кулинарными изысками. Вероничка оказалась хорошей поварихой и научила нас арабскому блюду «мезе» из творога, чеснока, укропа и растительного масла, а также летней окрошке из простокваши, огурцов, чеснока, укропа и соли по вкусу. Так что мы ее ценили не только как основоположника шумерской поэзии.
Городская дружба с семьей Юдковских имела почти каждый год летнее продолжение в Игналине. Глава семьи Марк, пианист, интеллектуал, блестящий знаток не только музыки, но и других сфер культурной жизни. Его жена, обаятельная Ларочка, не уступала мужу в любви к музыке, искусству, истории и литературе, и при этом была профессором физики, преподавателем института Бонч-Бруевича. Сашка, их старший сын, и наша Машка были ровесниками. Они часами могли дуться в бадминтон по своим собственным правилам: нужно было не победить партнера, а продержать волан как можно дольше в воздухе. Счет доходил до 120 ударов. Еще они изобрели новый уникальный способ бороться с мухами. Каждый вечер перед сном Сашка с Машкой вооружались теми же ракетками и залихватски рассекали в воздухе всех мух в комнате Зайки, Сашкиной годовалой сестры. Пощады не было ни одной мухе.
Нас объединяло еще одно общее увлечение – вылазки в лес по грибы. Юдковские все как один были в этом занятии очень азартны. У них были свои тайные грибные места, и по количеству найденных белых им не было равных. Сашка вел соревновательный счет и обожал хвастаться: «Мы вчера собрали столько боровиков – умереть можно!»
Коротким налетом на нас оказалось появление на хуторе семьи Авербаха, его жены Беллы и десятилетнего сына Левы, который сразу удивил нас, представившись как супермен. Так мы его и называли всю дорогу. Мы сняли для них соседний хутор и радовались приятному соседству. Однако не учли, что вкус к первобытной жизни хорош не для всех. Они пожили два-три дня, потаскали воду из колодца, сходили разок за грибами и отчалили назад домой, к услугам цивилизации. Мы искренне жалели, что не угадали их вкусов. Григорию Иосифовичу, моему глазному врачу, я готов был создать прижизненный памятник за его внимание ко мне и энергичное вмешательство, спасшее меня от слепоты. Эту заботу он добровольно взвалил себе на плечи и долгие годы держал меня под постоянным наблюдением.
Родственники тоже жаловали к нам летом.
Один сезон мы провели вместе с Лениной сестрой Эммой и ее симпатичным мужем Володей Сотниковым, который оставил по себе память как искусный рыбак. В нашем обиходе появились новые слова: удочки, червячки, крючки, мотыль, блесна, леска и безмен. Последний предмет предназначался для взвешивания пойманных косяков рыбы, но почему-то (по двенадцати причинам) остался неоприходованным и заржавел, отдыхая на полке в сарае. Рыба, пойманная Володей и рьяно помогавшими ему девчонками, не успевала быть зажаренной или сваренной, так как бывала немедленно проглочена нашим котом Сюркисом. Как-то он сожрал рыбку полностью с головы до хвоста, облизнулся и потребовал еще одну. Взамен ему показали упомянутый безмен. Он все понял.
Появление на хуторе Ниссы с двенадцатилетним Витькой ознаменовалось полным ее неприятием любых насекомых. Для нас это было удивительным. Мы не то чтобы очень любили всяких слепней, ос и комаров, но сражались с ними мужественно и не стеснялись прихлопнуть какую-то муху. Однако полностью отказываться от только что собранной лесной малины из-за того, что в ней могут оказаться два-три червяка, не могли. По причине гипербрезгливости Нисса перемывала посуду после нашего мытья и перетирала чистым полотенцем. Ночью спала плохо из-за боязни быть укушенной комариком и вскоре, сократив свой отпуск, уехала до срока.
Витька же чувствовал себя прекрасно. Ел с аппетитом, загорал, проявил себя как хороший помощник. В свои двенадцать лет он был красив фигурой: плечист, строен и мускулист. Каждый раз, когда мы купались в Министерском озере, я любовался им и подросшей Танькой в ее черном купальнике. Они тогда раздобыли какой-то грубо сколоченный деревянный плот и кувыркались вокруг него в теплой воде.
Одними из первых гостей на хуторе появились Вася и Эмма. Они жили под горой невдалеке от нас. Вася обычно беззвучно рисовал, а Эмма привычно трещала без умолку, доводя собеседников до состояния тихого помешательства. Стиль ее бесконечных монологов был таков: «Моя подруга Алка, вы ее знаете (понятия не имеем) решила выйти замуж – нет, вы послушайте, это очень интересная история, – позвонила Томке и Клавке – ну, вы знакомы (первый раз в жизни слышим!), – а у Клавки был телефон выключен за неуплату, ее муж Вовка пришел домой поздно, и она заревновала, накричала, а он и уехал сразу к другу на дачу в Сестрорецк, а у них была собака, овчарка, она как раз родила четырех щенков, на мать не похожих – говорят, что у людей тоже такое бывает – не верите? Да не щенков, конечно, а детей! Но если у женщины рождается первый черный ребенок от негра, то второй и третий от белого мужа тоже может оказаться черным, – так вот, собака сломала лапу…»
Некоторое смятение в наших рядах произвела сосланная родителями на хутор моя племянница тринадцатилетняя Света Гурвич. Мы ей очень обрадовались. Умная девочка, красивая, родная кровь, все же. Грибы собирать любит, червяков не боится, посуду мыть умеет. Вот и стали мы жить-поживать и загар наживать. У детей свои заботы: бадминтон, рыбная ловля, сбор цветов и ягод. У нас свои: Лена готовит обед, стирает, читает Ренана, Бердяева, впервые появившегося Владимира Набокова издания «Ардис» и машинописный самиздат в большом количестве. Я выборочно читал, проникался мудростью названных имен, потом мы с Леной обсуждали прочитанное, часто спорили и оба постоянно и внимательно слушали Би-Би-Си, Немецкую волну и Голос Америки, благо на Игналину наши любимые глушилки не работали. Не сбиваясь на Эмкин стиль, но находясь в опасной близости от него, вспоминаю, что у нас в городе была одна пара друзей, которые в целях безопасности использовали мою полиэтиленовую игрушку Тянитолкая, которая всегда стояла на пианино. Если собиралась компания, при которой можно было говорить всё , то Тянитолкай стоял с обеими гордо поднятыми головами. Если же он грустно опускал одну головку, это значило, что говорить можно не всё .
Здесь же, на далеком от цивилизации хуторе, мы с друзьями наслаждались вольной информацией и полярными точками зрения на мировые события.
До поры до времени.
Однажды Танька и Светка пришли с рыбалки, рассорившиеся и недовольные. Мы спросили, в чем дело.
На что Света вдруг неожиданно и с нервами сказала, что ей не нравятся наши разговоры дома, что они антисоветские, что они повторяют вражеские голоса, что это безобразие, и с Танькой она больше разговаривать не будет, и вообще она сейчас пойдет в Игналину, купит себе билет и уедет домой…
– Постой, – сказал я. – Если ты хочешь уехать, то уговаривать тебя я не буду. Только поезд на Ленинград сегодня уходит в час ночи. Отложи отъезд на завтра, а пока отдохни и пообедай, и заодно объясни: причем тут Танька?
– Да! – сказала Света с запалом. – Она на мою рыбу своей ногой наступила…
– Таня! – сказал я строго. – Ты зачем на Светину рыбу своей ногой наступила?
– Я нечаянно, – пискнула Танька.
– Нет-нет, она нарочно! – возразила Света. – В общем, завтра я уеду!
Когда Света, надутая и обиженная злой судьбой, пошла спать, мы с Леной собрались на военный совет. Задача была непростая. Добро бы найти консенсус по вопросу диссидентского движения в России, но была еще полузадавленная рыба…
В конце концов, после долгих споров мы пришли к нужному решению.
Когда утром Света встала, ее ждал вкусный творог со сметаной, плошка земляники, чай с конфетами и букетик полевой гвоздики. Она подумала… и стала кушать.
Как-то утром Лена мне сказала: «Возьми ребят и пойдите за щавелем. Хочу сварить зеленые щи».
Я кликнул Таню и Машу. К нам присоединились Вальдук с Виолеттой и Маша Сычева, дочь Вероники.
Мы свернули от дома влево, прошли в горку от ореховых кустов и оказались на площадке, сплошь покрытой крупным душистым темно-зеленым щавелем. Моя босоногая команда дружно взялась за дело, полиэтиленовые мешочки быстро наполнялись.
Я заметил, что Маша Сычева, сорвав три листика, задумчиво повертела их между пальцами, потом отошла в сторонку, повернулась к нам спиной и присела среди травы-муравы.
После этого произошел диалог, который привожу дословно, поскольку помню его до сих пор.
– Маша, почему ты не собираешь щавель?
– Не хочу.
– А щи есть будешь?
– Конечно.
– Как же тебе не стыдно? Посмотри – все трудятся, а ты…
Маша встала, повернулась и четко изрекла:
– Истинная личность должна всегда противостоять коллективу!
Я чуть не упал. Но удержался. Щавель был собран, и мы пошли домой.
С тех пор и поныне я называю Вероникину дочь «личность Маша Сычева».
На маленьком пляже у Министерского озера девчонки почти никогда не загорали, неподвижно лежа на спине или животе, а наоборот, раздевшись до купальников, они начинали бегать, прыгать или играть в бадминтон. Танька особенно гордилась одним упражнением: она смело поднимала руки, отгибалась назад и легко и красиво делала «мостик».
– Ну и что! – сказала Машка. – Я тоже так могу.
– Попробуй, – с сомнением в голосе сказал я, подумав, что вреда в этом нет. Как изогнется, так и ляпнется. На траве не страшно.
Однако я плохо знал свою младшенькую. После двух падений на спину она ловко повторила Танькин успех.
– Ура! – закричала Лена. – У нас девки – акробатки.
А девки в это время придумали усложнение программы. Над Машкиным мостиком Танька сделала свой, и так они простояли несколько минут.
Некоторое время у нас на хуторе гостил Танин одноклассник Миша Корец – бессменный победитель городских математических олимпиад. Был он неуклюж и нескладен, в уличных играх мяч ронял, в бадминтон не проигрывал только семилетней Машке.
Зато в доме, на столе веранды, Мишка побеждал во всех интеллектуальных играх: и в слова, и в стихотворные экспромты, и в шашки, и в шахматы. Шахматист он был отменный, легко выигрывал у меня без ферзя. Кроме того, он модернизировал шахматы, придумав несколько вариаций. Одна называлось «Игра с тигром», в ней ферзь имел право хода конем. Другая состояла в том, что кони сначала убирались с доски, зато игроки имели право поставить коня на любую пустую клетку в ходе игры, не создавая ситуации шаха. Третий вариант, «шахматы-поддавки» пользовался у нас особенным успехом, потому что игра велась в стиле «блиц, сопровождалась азартными воплями, и через пять минут можно было начинать новую партию.
Однажды мы с Леной, Машка и Мишка решили прогуляться на Петькино озеро. На вершине соседнего холма паслась лошадь. Машке, как всегда, захотелось погладить лошадку, и они с Мишкой побежали на холм, а мы с Леной остались на дороге.
Машка погладила лошадь, а потом полезла на нее. Мишка взялся помогать. После двух неудачных попыток ей удалось-таки вскарабкаться на лошадь. Дальнейшее произошло мгновенно.
Лошадь резко подняла круп, затем горбом выгнула спину, и Машка скатилась с хвоста на траву. Я побежал к ним, но было уже поздно. Злобная тварь ударила назад обоими копытами – слава Богу, промахнулась. Если бы одно копыто пришлось по Машке, наша Игналина могла бы закончиться трагически.
Вот и кончилось наше лето.
Солнце еще не вышло из-за холмов, но его отсветы создают невообразимую игру света и тени, обещая горячий день до самого вечера.
Карета (телега) уже подана к крыльцу. Лена озабоченно пересчитывает рюкзаки и пристраивает между ними трехлитровую банку с земляничным вареньем. Я ставлю этюдник на передок телеги. Трехлетние Машка и Светка Гутгарц забрались на самый верх и подбадривают нашу лошадь двумя березовыми прутиками, чтобы она скакала галопом до самого Ленинграда. Бернодос сидит на верхней ступеньке крыльца и лениво перебирает одной рукой вожжи. В другой – сигарета. От нее тоненький синеватый дымок тянется наверх и пропадает под тенью крыши. Бернодос блаженствует.
Танька снует между нами. Ей тоже хочется помогать. Она хватает большую полиэтиленовую скатерть и с треском вытряхивает крошки прямо перед носом лошади.
Мир взрывается в одну секунду.
Лошадь пугается и с диким ржанием рвется из оглоблей.
Банка с земляникой летит в траву, но, вопреки здравому смыслу, остается целой.
Бернодос пулей слетает с крыльца и талантливо изображает сразу всех четырех коней барона Клодта.
Светка с Машкой почему-то оказываются под телегой и дружно ревут на законных основаниях.
Сама помощница стоит неподвижно с растопыренными руками и, кажется, временно не собирается помогать. На лице – скорбь и раскаяние, как на древних русских иконах.
Солнышко вышло. Белая лошадь светится по контуру.
Прощальный вздох – привет хутору!
Телега двигается.
Мы уезжаем в Ленинград.
Светлая зелень кудрявых холмов, прохлада озер с белыми лилиями и желтыми кувшинками, леса и перелески, полные ягод и грибов, простая земная жизнь хуторян-литовцев, детские голоса, мычание коров, стрекотание кузнечиков, море цветов, жаркое солнце и обильные дожди. Чувство покоя, свободы и полной оторванности от городской скученности, шума и грохота машин, мелькания тысяч равнодушных лиц на улицах и мрачных взглядов в плотно утрамбованном транспорте…
Игналина, Игналина, край озерный и лесной,
Жизнь – ягода-малина, или просто рай земной .
