Маленький, плюгавый, с сержантскими лычками на погонах и отвислым задом грязных штанов, он стоял в центре тесного круга молодых солдат и, странно разводя руками, что-то быстро говорил, шлепая большим губастым ртом.
– У меня дерьма этого – часов – до хрена было, до этой матери… Полные карманы. Раз поймали мы фрицев под Орлом. Их тогда пачками брали, техники валялось этой до хрена… Лейтенант приказывает: «Отвести в штаб полка». Я говорю: «Я поведу».
Пошли мы с другом. Друг у меня был не локша. Дали нам пятнадцать фрицев. Повели. Километров пять оттопали, завели в лесок. Я говорю: «А ну, мать… Становись! Равняйсь! Смирно! Часы снять, клади на пенек!»
Они сняли, положили. Я командую: «Становись!»
Встали они, подравнялись, а мы с другом полные рожки в них – как дали, мать-перемать! Они все друг на друга! Мы часики, колечки собрали…
Пришли назад. Я доложил: «При попытке к бегству…»
Затаив дыхание, дыша в затылок друг другу, стоят слушатели. Рты полуоткрыты, глаза неотрывно следят за рассказчиком.
Он замолчал, сплюнул на пол и растер ботинком.
Я стою, подавленный, и жду какой-нибудь реакции.
И реакция наступает.
– А золотые были? – спрашивает маленький парнишка с розовыми ушами.
– Рыжие? Была пара, – охотно поясняет сержант. – У меня ее потом, суки, в госпитале сбондили…